«У кого ни спроси про Вэйхай, все в первую очередь говорят о море: здесь, мол, оно просто чудное. Тёпленькое и чистое, всегда. Как будто нырнули в зелёный чай.»  Из рунета.

МНОГО СМЕРТИ В ХОЛОДНОЙ ВОДЕ.

У меня в Петропавловске-Камчатском есть друг. Познакомились мы с ним в Сиане, когда одноклассник моей младшей сестры приехал сюда для встречи с настоятелями буддийских монастырей. Я помогал переводить.

Приехал он не один, а с группой, они списались по нету, человек двадцать пять, и там были люди со всех мест России. Сначала мы поехали в «Монастырь Дхармы» — самое известное буддийское место в Азии, да и, пожалуй, во всём мире, там хранятся оставшиеся после ухода Будды Шакьямуни в нирвану его мощи, чудодейственные «шарира», если увидишь, следующие три жизни будут счастливыми, потом по плану, потом, обменявшись телефонами расстались – они поехали из Сианя кто в Шанхай, кто в Тибет.

Моя краткая миссия по помощи в распространении дхармы – буддийского закона — во всем мире на этом закончилась, и я занялся путешествиями по стране, фехтованием на мечах, рисованием и каллиграфией.

Интересно, что кроме моего друга детства из всей группы потом позвонил мне только один, а именно некий часто приезжающий на Восток в религиозные поездки камчадал Вадим, года на три младше меня. Его кармическая связь с Азией была очевидна – еще маленьким он часто убегал из дома в сопки, там подолгу любовался дикими лотосами и пытался писать на больших листьях папоротника короткие стихи. Возможно, когда его карма, как говорят в Китае, «созрела», он и увидел своими глазами настоящие мощи Будды. Мы подружились, и потом в своих путешествиях по Китаю он часто приезжал к нам в гости, постоянно привозя мне русское кино, софты и часто слетавшую пиратскую «винду». От Камчатки до Азии не так далеко.

…

Прошлым летом рано утром я пришел домой, и тут звонок. Определитель номер не берет, значит, Россия.

— Здорово, Грант, не разбудил?

Узнаю. Камчатка единственное место, где встают еще раньше, чем у нас.

— Я тебе скину на мыло наши данные, попроси Лилю забронировать нам на неделю гостиницу в Вэйхае. Вывожу маму с подругой на курорт. Недельку там зажжём, потом к вам.

Лиля – это моя жена. Вэйхай – хороший город.

Это один из самых популярных и экологически чистых китайских курортов, как Пицунда в советские времена. Расположен он в провинции Шаньдун, на востоке – Корея и Япония. Первый раз в китайской литературе о нем упоминалось пять тысяч лет назад, а в колониальный период этот большой морской санаторий назывался еще более гордо – «Порт-Эдвард».

На тысячи километров вдоль береговой линии огромное количество заливов и островов, на берегу сотни старых парков. Его еще так называют на сленге — «город-парк».

Столетние изогнутые сосны, морской ветер и пористые мягкие скалы, поросшие древним мхом. В общем, все как на гравюрах Хокусая, лучшее место восточных территорий. Ещё там подземные горячие источники, мягкий климат, целебный воздух и морепродукты, невиданные из неведомого. Да и народ приличный: шаньдунцы славятся на всю страну своим прямым характером, смелостью и гостеприимством. В общем, поезжай — не пожалеешь, Вадик-джан. И мамы твои не пожалеют тоже. Лучше Вэйхая только Северный Кавказ, точнее, Пятигорск.

— Усёк, ахпер,- говорю я. – Не забудь черный бородинский, «Сволочей» и музыкалки для жены.

Китаянки обожают смотреть «Фабрику звезд», для них это высшей пробы экзотика. «Ахпер» — это по-армянски «брат». Слово хорошее.

— Хорошо, я тогда, как мы закончим зависать, тебе оттуда позвоню, скажу, когда прилетим в Сяньян.

Сяньян – это город-спутник Сианя. Сиань слишком древний для постройки аэропорта, здесь и метро-то боятся проводить. Как копнул, внизу все тринадцать династий, императорским духом пахнет. «Желтая земля», как здесь говорят, высокого цвета.

Здесь так многие крестьяне и стали миллионерами. Копали огороды, свои и чужие, и продавали антиквариат за бешеные деньги в Японию или куда-там-ещё. Так что здесь пол провинции «черные следопыты». Звонок, однако раздался ровно через три дня.

— Гггрант, привет, — почему-то немного заикаясь и, как всегда, по-интеллигентски неловко, сказал Вадим, — у ннас тут небольшие ппперемены, мы уже в сссамолёте, как сссядем, я тттебе позвоню, оббъясни, ппожалуйста ттаксисту, как доехать до твоего дома. Ххлеб я привез.

Ну, думаю, отжиг у них там, наверное «ацкий», раз так быстро запал прошёл. Бум встречать.

— Ара, слушай, -говорю я ему, — Какой таксист,? Ты мне друг или нет, да? Будем на месте, так что стойте у выхода, и всё .

Он с каким-то странным облегчением вздохнул.

…

…и вот они нырнули, солнце бьет под воду, все несказанно светящееся и голубое, красиво, как в детских снах. Красный коралл и белый подводный песок, невообразимые чудесные рыбы и маленькие-маленькие, похожие на старинную китайскую монетку с дырочками медузы. Выныривать не хочется – на берегу делать нечего, там все плоско и мутно, и еще ветер. Жить надо тут, восточными ихтиандрами, вода теплая-теплая, как парное молоко, только испускает яркий, почти режущий глаза свет Востока. Это сначала, а ближе ко дну краски сгущаются, как будто Будда навел резкость своего объектива, и море вдруг становится трезвящем прохладным и ободряющим, снимающим усталость всех прошлых жизней и чувствуется течение этого катарсиса, который начинает с ямочки на груди между сосками, спускается вниз и холодными потоками обвивает ступни, заставляя совсем забыть непреходящую усталость от постоянной крысиной гонки ног. Небо не там, а, да, именно тут, на дне Желтого моря, там наверху, только изматывающая репродукция настоящего покоя, и совсем не те цвета и запахи, и ветер, а здесь осталось только найти драконий дворец, вплыть туда, найти большую круглую ступу, окруженную Бодхисаттвами, открыть ее тяжелую бронзовую дверь с чеканным орнаментом из змей, увидеть внутри еще одну, точно такую же, решил найти самую первую, исходную, открыть ту, вторую, снова увидеть внутри такую же третью, в ней четвертую и далее до бесконечности, и тогда понять, что никакой первой ступы, иначе говоря, первоосновы, нет и быть не могло, и достать оттуда фолианты о запредельной премудрости, а потом подарить их человечеству и спасти мир, и все…

И тут, по левую руку, если обернуться лицом к пляжу, они одновременно видят два трупа, мужчины и женщины. На каждом трупе – лакированный черный железный обруч вокруг талии, с замком, и скованы они большой страшной чугунной цепью. А внизу – стальная плита.

Мужчина находится внизу, и из центра плиты идет короткая, но толстая цепь к поясу, надетому на него, а женщина — над ним наверху, смотрит прямо ему в глаза, и прикована она такой же короткой толстой цепью, уже к поясу мужчины. Такие смертельные гигантские железные очки, внутри которых вставлены Он и Она. А очки прикручены к плите-основанию. Мужчина как бы просит о чем-то убийцу или с укором что-то ему говорит. Его правая рука с открытой ладонью протянута вверх и вперед, тонкими аристократическими пальцами по направлению к поверхности моря. Женщина парит лицом вниз, с по-детски протянутыми к любимому руками, как бы стараясь прижать его к себе в последний раз и спрятать от всего мира у себя на груди. Мужчина интересный, видный, похожий на кинозвезду шестидесятых годов, широкий в кости, довольно высокого роста, в дорогом костюме и тяжелых ботинках, таких тяжелых, что его ноги спокойно и расслабленно лежат на стальной плите, не как рука. На женщине шикарное вечернее белое платье и она похожа на невесту, и так же взволнована, да и сама она, как с картинки, посмотришь, и заканчиваются династии – большие длинные глаза, миндалевидное лицо и вся такая как бы выточена из мраморной слоновой кости, как королева. Только белая вся почему-то, как в пекинской опере, как будто мелом затушевала лицо. Подведенные сурьмой глаза, ровное-ровное каре и мертвенно-белый лоб, как у яшмы, когда она уже умерла. И все. Вокруг ничего нет, только холодно-холодно, и только прозрачная-прозрачная синева, а прикованы они совсем неглубоко, метра два, самое большее, три, не больше, и пробивающееся сверху оранжевое солнце и салатово-зеленое дно добавляет жуть. И от этого сине-красно-белого контраста у троих весёлых ныряльщиков чуть не едет крыша. Через стекло аквалангов видно лучше, на пляже. Черный смокинг мужчины и какие-то золотые украшения на них – яркие-яркие, а стальная плита — в несколько тонн. Мама Вадима даже нырнула еще глубже и потрогала её, абсолютно гладкая первоклассного сорта оружейная крупповская сталь, настоящая. Она одна стоит очень много. У мужчины волосы, наоборот, длинные, как у оперного певца, и он какой-то странный и спокойный, и как будто с укором хочет объяснить что-то утопившим их заживо. А чуть выше – жизнь, солнце и свет. И они совсем не раздутые, молодые-молодые, звезда-мужчина и китайская принцесса в золоте и изумрудах, совершенно как живые, даже еще красивее. Яркие-яркие. Нежные-нежные. Даже ее бархатные итальянские туфельки можно носить хоть сейчас, без проблем. Он в черном, она в белом, он с вытянутой для какого-то возражения рукой, она в попытке до него дотянуться и прижать к себе, как последнюю любовь. Навсегда, насовсем, сейчас.

…

Вот.

Мой друг с Камчатки, его мама и мамина подруга вынырнули за время, как говорится в Писании, необходимое, чтобы взрослый восточный мужчина смог сделать пальцами один щелчок. Не говоря ни слова, с окаменевшими губами они моментально и не сговариваясь с огромной скоростью доплыли до пляжа, почти как трассирующие глиссеры из фильмов про Джеймса Бонда.

Также не сговариваясь они сорвали ласты и акваланги для этого адского дайвинга, кинули их на подержанный облупившийся пляжный бамбуковый настил, и сто юаней с председателем Мао на чай смуглому азиатскому юноше в одних шортах под пальмой.

Потом они очень быстрым шагом направились в номера. В своем номере мой друг Вадим тут же достаёт из морозилки и вливает в себя, предварительно закрутив по часовой стрелке, из горла ноль пять предусмотрительно купленной во Владике ледяной «столичной», а мама и ее лучшая подруга за пять минут уложили все вещи. Еще через три они были в лобби для экспресс-выписки, а еще через пятнадцать — в аэропорту. За все это время все трое практически не произнесли ни слова, а перед глазами у них все время ярким чётким стоп-кадром стояло морское дно. Двое в праздничных костюмах, жест мужчины, плита, цепь, синева, вверху солнце и чайки.

Много смерти в холодной воде.

. . .

…когда мы их встретили в аэропорту, все трое почему-то были со странными широко раскрытыми застывшими глазами, как у деревянного Пиноккио в итальянском передвижном цирке.

Когда мы с женой встретили их и поселили маму с подругой в отеле рядом с лучшей в городе пиццерией и настоящим туристским видом на увешанную красными фонариками серую крепостную стену, а его — у нас дома, в комнате с алтарем, головой к стоящей на нем наполненной индийским рисом мандале, ночью через стенку потом было долго слышно, как Вадим во сне стонет и с кем-то разговаривает. Слов было не разобрать, но у меня было четкое впечатление, что это не был русский язык.

. . .

Тогда я, естественно, не спросил причину этого, и постарался организовать, как мог, «отдых на месте», и вот только перед самым отъездом, в предпоследний вечер, когда пар китайского самовара, в котором сам заказываешь, сам готовишь все сырое, что ни захочет душа, расслабил наше сознание и тело, они наконец не спеша поведали их историю .

— Знаешь, Грант, — медленно-медленно и оглядываясь по сторонам, в конце сказал мой друг-камчадал. – У меня такое впечатление, что это был просто очень страшный сон. Но это было, точно. Спроси.

Он махнул рукой в направлении своей матери. Потом подцепил палочками уже почти сваренный корень лотоса и добавил.
— Они, как у Грина, были счастливы и умерли вместе в один день.

Я перевел.

— Как на сновидение, иллюзию, отражение, пузыри на воде, как на росу и молнию, так следует смотреть на всё происходящее, — ответила моя жена, видимо, кого-то цитируя. Это вообще принято здесь.
— Не держись ни за какое представление, и тогда истинная реальность, как она есть не, поколеблется, — закончила Лиля.

Случайно услышавший последнюю фразу высокий официант, менявший чашечки с кунжутным соусом, вдруг улыбнулся и, кивнув холёным подбородком, подхватил.

— Да-да, если человек не «схватывает» знаки, то и «таковость» остаётся непоколебимой.

Потом все опять надолго замолчали.

. . .

Когда они уехали домой, через Харбин, я хотел позвонить в полицию, сообщить. Адрес отеля я знал, сам заказывал, да и пляж там всего один, гостиничный.

— Нельзя, — категорически-строго, как всегда, сказала жена. – Пусть идёт, как идёт.

А я вспомнил слова одного старого азербайджанца, сказанные им мне много лет назад поздней ночью, или ранним утром в одном из московских казино. Любой женщины можно добиться, сказал он мне тогда на русском языке. Потом подумал, помолчал и снова сказал: «Любой. Просто надо вложить. Иногда эта цена – собственная жизнь».