Обернулся, посмотрел — две китаянки. Среднего возраста, такие женщины-вамп — все в кожу затянуты ремнями (синие, замшевые), до бедер — сапоги-ботфорты на огромных каблуках, губы выгнуты в линию гнева-ярости, глаза, как у древних фениксов с акварелей, с поволокой; в Москве такие женщины стоят два миллиарда зелёных. На три ночи или на пять. Как боги в мире форм и не-форм одновременно — страшные, крутые. Брови тушью подведены до острых стрелок, без выщипа, волосы на затылке собраны в высокий пучок заколкой в форме меча из монет с потемневшим от времени отпечатанным в их центре ликом скорпиона, чуть подрагивают почти обнаженные в тигровых лосинах мышцы ягодиц и бёдер, сверкают голые плечи — манят вживую. О чём-то шепчутся, лихие кочевницы. И как-будто над всем смеются, бордовой помадой.
Читаю — иероглифами, разборчиво, специально как в учебнике Задоенко и Хуан Шуин выводили, старались детским почерком – «Иностранец, ты по-китайски умеешь говорить?». И пририсован чёртик. А у меня в ушах наушники и там Людмила Зыкина поёт про бабье лето. Которое у этих дам точно не кончилось. А что? Мне так нравится. За образ жизни в пацанском мире спроса нет, только за работу. Зыкину слушать не западло. Как и Есенина читать.
Сквозь Людмилу Зыкину артикулирую — «Да!», по-китайски — «Ши!». Они рукой машут, давай к нам, мол, бродяга. У меня на лбу крупными каплями проступает пот. А если приревнуют? Одна к другой?! Сейчас или в постели? Я как-то в «Склифе» лежал, так там у нас в палате был один парнишка, ему девушка-парикмахер в приступе ревности нанесла на её же кухне ножницами в грудь такие множественные обширные скальпированные ранения, нутро по кусочкам собирали. Он пол года кровью харкал, под себя мочился, мучился очень. Говорил, лучше смерть, да, чем такая женщина. А если и у меня так? Смерть от острого и холодного красива только в мыслях, а там как проступит белым через красное наружу собственная молочная железа, или увидишь своё старое жёлтое ребро, и как польёт, нет ничего прекрасного. И буду лежать где-то ванне, трястись в ознобе, смотреть, как выходит энергия, очень скоро не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой, и медленно остывать. И даже если потом вдруг приедет «Скорая», и кровь свернётся, мышцы-то — подрезаны. Прощай, жим лёжа 125!
В нерешительности я застыл. Но потом пошёл вперёд, по-кавказски. Была не была. В случае чего у нас в пятигорске есть Армянский лес. Перед уходом кровью на стене напишу — пусть там похоронят.
Пересел. Одна сразу обняла меня рукой за шею. Для китаянок это не свойственно, совсем, я ещё больше похолодел. Но «даю лицо», на вопросы отвечаю достойно. Имя, страна, род занятий, возраст. Ну про возраст слукавил немного, лет на пять, им понравилось. Красотки чуть под шафе, смотрят хитро и коварно, но — с любовью. Вторая, между прочим, подругу обнимает и пьёт — наливает из большой бутылки виски нам в стаканчики по капле и разбавляет чайным напитком «Кан Шифу» — «Красный чай».
Так сидели, общались, и ели, всё – «Муравьи лезут на дерево», блюдо такое с мясным фаршем, муравьёв там как раз и нет, рыбу-лодку, суп из собаки, он, кстати, был слишком жирный, корни лотоса в меду на десерт, пирожное из панциря черепахи, жареных личинок, такие толстые, смачные.
Я объелся, стал икать, началась изжога. Та, первая, отпустила мою шею, начала бить по спине, я обмер от ощущения. Как будто всю Рашу из меня выбивает. Вот хорошо! Сразу забываешь и московские цены на квартиры, и пробки на МКАД, и эго россиянина. Остаётся только жажда и степь. Жажда нового, необъятно. И степь секса. Хотя немного соды на кончике ножа с глотком воды из-под ржавого крана тоже бы не помешало.
Потом все – в караоке, тут же, на втором этаже, они поют, я им рассказываю, о Париже почему-то. Они, о Сиане, мне. Говорят, любовью здесь занимаются здесь чаще, чем в других городах, гораздо. В день раз 7 или 8. «7-8» по-китайски это неопределённое число. Так и ответил. И, стараясь сохранять серьёзную мину, попросил уточнить, сколько именно? Они сказали -«неопределённое число означает «много», понятно?». Я — человек конкретный, спрашиваю, так восемь или семь, поясняя, семь я ещё могу, восемь — вряд ли. Честно. Тут, как говорят на Кавказе, надо помогать. А звать — кого? Кто — поможет? Дома все кенты, один здесь я, хоть криком кричи, хоть катай шаром. Русским братишкам Китай не нужен, Европа, вот это да, в основном, — Германия. В крайнем случае — Гонконг, в самом крайнем. А тут — самый китайский город Китая, что говорить, а.
В перерывах между их ариями — я могу только шансон и только если очень болен — играем в кости: у кого меньше сумма, тот пьёт этот разбавленный виски, залпом, и так много раз. Не легче было бы нам на троих без всякого чая эту бутылку? Эффект был бы гораздо мощнее. А виски — хороший, «Джэк Дэниелс», оптать, не просто так, родной. Не «Чивас Ригал», конечно, но всё же. И смотрим на пляшущих на центральных столах тоненьких «китаянок холостых, незарегистрированных».
Как все допели по карте и съели фрукты — тонок порезанные маленикие пальчики-помидоры и арбуз — на выход пошли, забирать одежду. Не сговариваясь.
Они мне говорят – иностранец, с кем поедешь? Я – в смысле? Они – ну с кем? Со мной или с ней? Меня зовут «Гао–Старшая сестра», ее – «Люй».
Я паузу взял, как у Моэма, держу. Семантически знак «люй», конечно, напоминает два слитых рта в поцелуе, но Гао-то почётче будет, более стильная. И повыше. А я высоких люблю, потому что сам — карапет, метр семьдесят с лишком.
Карапета нет, карапет пропал,
Карапет, наверное, в армию попал.
Аравай-вай. А если честно, не знаю, что сказать. Обижать женщин нельзя вроде. Смотрю наверх, на лампу, и мир словно распадается. С одной стороны он — моно, с другой дуален. И в нём — магический круг, в круге я. А слева и справа — эти женщины стоят, обнажённые… И вроде ведь не курили. Горит матрица, горит, родная.
А хочешь не расставаться, так поедем все, говорит Сестра. Никаких проблем, праздник сегодня у нас — подписали с правительством города крупный контракт на поставку красных фиников жужуба в другую провинцию, Хэнань, заработаем много денег. Реально много, заморский чёрт, гульнём и тут, и там, долго так. Так они по торговой части, понимаю я. Однако. Есть шанс навсегда бросить работу, и будет — хорошо. Только вот продержусь я месяца два, а потом тихо и печально истаю, как прошлогодний снег от солнца этой жаркой любви, и наука не спасёт. Никакая наука.
Я продолжаю молча улыбаться. Серьезная ситуация, ситуация серьёзная. Очень. Стараюсь быть похожим на землю — слоны идут по ней, а она не стонет, молчит, терпит. Поэтому Будда перед уходом в нирвану наш мир и оставил Бодхисатвве Кшитигарбхе, ибо он всё терпел. Спокоен и терплю словно земля, говорил он.
Тут вдруг, видимо, услышал этот святой мои мысли, или увидел, что будет дальше — кухню, ножницы и коридор, только не к свету, а в реанимацию — швейцар в золотой ливрее, с эполетами, здоровый такой, с круглым лицом и взглядом бойца, как у Феди Емельяненко, быстро — «Вам куда?» – спас.
Махнул рукой, свистнул в свисток, тут же подскочил тёмный по-монгольски водитель, и меня увезло зеленоглазое такси — они в Сиане и вправду зелёные, раньше старт за посадку был четыре юаня, теперь шесть. Навсегда и прочь и от лихих накачанных виски с чаем, страстью, контрактами и жизненным опытом лихих весёлых торговок, и от одиноко стоящего на развязке сверх-скоростной дороги под эстакадой, светящегося, как в свою последнюю ночь «Титаник», любимого ресторана. Проезжали мимо «Великого Будды», таксист за рулем на мгновение прикрыл глаза, голову склонил…
Спасло что-то меня, да, а то бы все. Маньчжурские ночи. И, возможно, — ревность и ванна. Но телефон я им тогда записал, на скатерти, сигаретным пеплом. Потом звонили несколько раз, приглашали — в чайную и на дискотеку. Я не пошел. Может, зря.
…точно говорили, другие тут мерки. Если предложат чего, не надо удивляться. У них и пословица такая есть — «Приехал в деревню — следуй ее обычаям». И ещё — «Меняешь лекарство, не меняй суп». Это значит, если есть жена, разводиться — ни-ни. Семья — это святое.
Примерно через неделю у Учителя спросил, почему в старину в Китае у мужчины было одновременно несколько жен, официально, — «первый двор», «второй двор», и т.п. – та жена, что мужа ждала, зажигала над крыльцом красный фонарь. Вроде бы, все же, не ислам. Он ответил – связано с китайской культурой. Вот так, лаконично и кратко. А один друг-китаец, когда я ему про тот случай рассказал — он работал когда-то в Москве — внимательно выслушал и кивнул головой, сказав по-русски одно слово — «Можно». Надо бы с Китаем безвизовые отношения установить.
Да, господа?
Рубрики: 
Теги: 